ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ

Моя бабушка Галина Григорьевна Худякова — человек очень энергичный и активный, но здоровье, увы, подводит. Последнее время она внимательно смотрит все политические передачи и новости, особенно те, что касаются Украины. «Война, неужели будет война? – со слезами на глазах спрашивает она. – Неужели они не знают, не помнят, что такое война? Война – это горе, это смерть, это слёзы детей. Нельзя, чтобы люди воевали».

- Бабушка, расскажи о войне.

- Всю свою жизнь я хочу забыть о войне и не могу, – вздыхает она. – Всё было, будто вчера. Самое смешное, что вчерашние события могу и забыть, а то, что было 77 лет назад, помню. Я родилась 28 декабря 1928 года на Украине, в Винницкой области, Казатинском районе, в селе Махаринцы. Наше село было очень большое. Богатый колхоз, люди растили хлеб, сахарную свёклу. В колхозе был даже свой сахарный завод. До войны люди жили хорошо, у нас было три школы.

Большая семья – главное богатство

- Мама работала в колхозе, а отец на железной дороге кузнецом. Отца очень ценили – он был рационализатором и перед самой войной даже получил премию за то, что придумал какое-то усовершенствование для железнодорожных стрелок. В семье было шестеро детей: я, Николай, Володя, Надежда, Павел и Боря, который родился в начале 41 года. Мы жили в маленькой хатке, родители собирались строиться – семья большая, нужен был дом побольше, колхоз обещал помочь. А перед самой войной нас обокрали. Все мы пошли в гости к родственникам, а когда вернулись – дома пусто, забрали всё, даже из колыбельки пелёнки и одеялко. Хорошо, хоть корову не увели.

Как снег на голову

- И вот – война. В начале мы думали, что она быстро закончится нашей победой. Нас бомбили каждый день. Мы уже знали по гулу самолётов, когда нужно бежать прятаться, а когда можно быть на месте. Недалеко от нас, рядом с посадкой, стояла зенитная батарея, там были девушки-зенитчицы. А уже перед тем, как пришли немцы, эту батарею разбомбили и девушки погибли.

Отца в армию не взяли, у него была бронь, так как работал на железной дороге. После начала войны мы его почти не видели, день и ночь он был на работе. Казатин – крупный железнодорожный узел и всё время через него шли эшелоны.

Разные они, немцы…

- А в середине июля у нас уже были немцы. Я хорошо помню, как они пришли: такой хороший летний день – и вдруг издалека слышен какой-то рокот. Первые немцы приехали на больших мотоциклах. Организовали полицию, в полицаи пошли свои, местные, но были и чужие. У нас стояли обычные войска, но иногда приезжали и эсэсовцы. Полицаи и они были самые жестокие.

У нас в хате немцы не стояли – хатка маленькая, детей много. Но приходили они каждый день и выгребали всё: кур, яйца — в общем, всё, что находили.

Отец вернулся домой, во время бомбёжки его ранило в ногу, мама его выхаживала. Но, когда он стал нормально ходить, за ним приехали и забрали опять в депо, домой он приходил очень редко.

Уже после войны я узнала, что он помогал нашим партизанам.

С приходом немцев колхоз распустили. Вернулся граф, который убежал после революции. Эти земли много лет назад принадлежали ему, здесь раньше стояло его имение.

Вспоминаю, как мой брат Николай принёс домой зажигалку – он нашёл её где-то на улице, но и, конечно, показал всем. А на следующий день к нам ворвались немцы. Откуда они узнали, что эта злополучная зажигалка у него? Ему приказали взять лопату и рыть себе могилу. Мама плакала, валялась у них в ногах, просила отпустить Колю, мы кричали. Ничего не помогало. Но, к счастью, мимо проходил их офицер, кажется, он был чех. Он услышал плач и крики и зашёл к нам во двор. Что уж он говорил этим немцам, не знаю, но они забрали зажигалку, избили Колю и ушли.

Разные они были, кто-то грабил без зазрения совести, а кто-то помогал. Мой брат Володя поранил ногу – напоролся на борону – в рану попала инфекция, нога распухла, болела. Немецкий врач дал маме какое-то лекарство, она им промывала Володе ногу, и всё потихоньку зажило. Но это единичные случаи.

Только не на чужбину

- Немцы начали собирать девушек и парней и отправлять их в Германию на работу. Облавы были часто. В полиции служил один парень из нашего села, он всегда предупреждал, что будет облава, и все прятались. Но потом кто-то на него донёс и его расстреляли. Мне уже было почти 13 лет, и меня могли тоже забрать в Германию. Моя тётя посоветовала пойти работать на птицефабрику в Казатине. Меня вначале не хотели брать – была худая, босая — но всё-таки взяли. Моя работа – ощипывать птицу, норма – 60 кур в смену. Первый день был испытательным, я ощипала всего 50 кур, а со второго дня уже давала норму. Если мы выполняли норму, то в конце дня нам давали немного хлеба и иногда куриных лап – это был праздник в семье, мама варила суп из них, и тогда казалось, что вкуснее ничего не было.

Когда человек хуже зверя

- Сегодня все знают про Бабий Яр в Киеве, но так было и в Казатине. Немцы организовали для евреев гетто, их забирали из домов, с улиц. А потом всех расстреляли в оврагах под Казатином. Там же были расстреляны и мои бабушка и двоюродная сестра по папиной линии. Они пошли в Казатин, а там облава. У папы в роду все были черноволосые и кудрявые, поэтому их и приняли за евреек и забрали.

Ещё одно помню. У нас в Махаринцах казнили троих партизан, их кто-то выдал. Всех жителей согнали на площадь, где были построены виселицы. Зачитали приговор и повесили, а потом несколько дней их не снимали, чтобы всем неповадно было. А я долго ещё кричала от страха по ночам.

Вопреки вражьим стаям

- Наши пришли в конце декабря 1943 года. А осенью перед этим над селом сбили наш самолет. Лётчики выпрыгнули с парашютами. Наша хата стояла почти с краю села, вокруг сад. Они пришли к нам, мама их спрятала. Когда пришли полицаи с обыском, мы все встали около хаты – мал мала меньше – дети плакали. Полицаи и не зашли к нам. Днём мама прятала лётчиков в саду, в куче хвороста и листьев, а ночью в хате. Мама лечила одного из них, у него что-то было с ногой – или подвернул, или сломал. Потом, когда ему стало полегче, их переправили к партизанам. Мама говорила, что они обещали после войны обязательно приехать, если останутся живы. Но никто не приехал.

Вон фашистскую гадину!

И вот наши прогнали фашистов. Через село шло много наших войск, в школах устроили госпитали для легкораненых. Мама работала в госпитале, а потом она очень заболела и я вышла на работу вместо неё. Сначала работала санитаркой, а потом меня перевели в прачечную. Разве вам сейчас возможно представить, как тогда стирали? Бельё сначала замачивали, потом стирали вручную на досках, потом кипятили, потом полоскали и сушили. А после уже что-то подшивали, подштопывали, пришивали пуговки. Уставала так, что ни рук ни ног не чувствовала. Но нас кормили, и можно было и с собой взять суп или кашу. Это было очень большое подспорье для семьи. В нашем доме стояли солдаты, хоть места было немного, но как-то размещались. Солдаты всегда делились с нами своим пайком, и как вкусна была солдатская каша! До сих пор помню, как дети её уплетали, а солдаты на них смотрели со слезами на глазах.

Опасность не останавливала

- У нас шли большие бои, всё вокруг было разбомблено, повсюду воронки от авиабомб. На полях было много неразорвавшихся снарядов. Так вот мы приспособились их раскручивать и доставать из них шёлковые мешочки, в которых был порох. Конечно, все понимали, что это большой риск, многие подрывались, кто-то погиб, кто-то остался инвалидом, но это нас не останавливало. Одеть было нечего, а из этого шелка шили кофточки, платки. Мама меня ругала, запрещала разбирать снаряды, я обещала, но всё равно ходила.

До сих пор помню, как мы это делали: нужно было аккуратно выкрутить с торца взрыватель и тихонько его вынуть из снаряда. А потом можно перевести дух и достать мешочек. Там были и колечки из какого-то жёлтого металла, мы их надевали на пальцы. Хоть и война была, а хотелось как-то себя приукрасить. Моя подруга погибла, взрыватель сдетонировал прямо в её руках.

Почти до конца войны мы не учились, в школах был госпиталь. Я работала там, потом в колхозе: мы пололи, обрабатывали сахарную свёклу, потом её убирали.

Вот такое военное детство.

Послесловие

- Нас остаётся все меньше, тех, кто прошёл эти огненные годы, кто видел боль и смерть.

Нам, детям войны, уже за 80. И мы говорим всем: «Не допустите войны, она не должна повториться».